Запах хризантем краткое содержание

Дэвид Лоуренс — Запах хризантем

Дэвид Лоуренс — Запах хризантем краткое содержание

Запах хризантем читать онлайн бесплатно

Дэвид Герберт Лоуренс

Старенький паровоз с гружеными вагонами — состав номер четыре — приближался со стороны Селстона, дергаясь и лязгая железом. Он появился из-за поворота, угрожающе свистя, точно шел невесть на какой скорости, но его без труда обогнал жеребенок, в испуге выскочивший из зарослей высокой травы, которые все еще слегка золотились в ранних сумерках промозглого дня. Женщина, идущая по шпалам по ветке в Андервуд, отступила к живой изгороди и, отведя корзину в сторону, стала смотреть на надвигающийся локомотив. Вагоны один за другим тяжело прогрохотали мимо, подпрыгивая на стыках, медленные и неуклонные, заперев сиротливо стоящую фигурку в ловушке между мелькающими черными стенами и живой изгородью, затем они покатились дальше, к бесшумно облетающей дубовой роще; из кустов шиповника, что рос вдоль насыпи, выпорхнула стайка птиц, которые клевали там ярко-красные ягоды, и растворилась в сумерках, уже прокравшихся в дубраву. На открытых местах дым паровоза стлался по земле, цепляясь за жухлую траву. Поля лежали голые, заброшенные, болотистый луг возле заросшего камышом пруда опустел — куры, которые весь день гуляли в ольшанике, отправились на ночлег в свой сарайчик из просмоленных досок. За прудом темнел конус верхней части шахты, и в застывшем предвечернем свете кровавые языки пламени лизали его покрытые золой бока. За ним высились сужающиеся кверху кирпичные трубы и черная распорка — копер шахты Бринсли. На фоне неба быстро вращались два вертикальных колеса, судорожно стучали поршни паровой машины. Шахтеры поднимались на поверхность после смены.

Приблизившись к стрелке, за которой начинали ответвляться подъездные пути с рядами товарных платформ, паровозик засвистел.

Шахтеры брели точно тени, по одному или небольшими группами, расходясь после работы домой. У расчерченного шпалами полотна стоял низкий, приземистый домишко, от шлаковой дорожки к нему вели три ступеньки. Стены дома оплела старая виноградная лоза, ее узловатые ветки тянулись к черепичной крыше будто когти. Мощенный дворик был обсажен пожелтевшими примулами. Длинная полоска сада за домом спускалась к заросшей кустами реке. В саду было несколько чахлых яблонь, еще какие-то деревья с побитыми холодом листьями, грядка лохматой капусты. По сторонам дорожки цвели растрепанные розовые хризантемы, словно брошенные на кусты розовые лоскуты. Из курятника под кровельным картоном, который стоял за домом, вышла, пригнувшись, женщина. Закрыла и заперла замком дверь, отряхнула белый передник и выпрямилась.

Женщина была высокая, красивая, с гордо посаженной головой и черными, тонко очерченными бровями. Гладкие черные волосы разделены ровным пробором. Несколько минут она внимательно всматривалась в идущих вдоль путей шахтеров, потом повернула голову в сторону речки. Лицо у нее было спокойное, застывшее, рот горько сжат. Женщина крикнула:

— Джон! — Никто не отозвался. Она подождала немного, потом спросила громко:- Где ты?

— Здесь, — ответил из кустов угрюмый детский голос.

Женщина нахмурилась, вглядываясь в сумерки.

— Где «здесь»? У воды? — строго спросила она.

Мальчик не ответил, но вылез из малинника, ветки которого торчали вверх точно пучки розг. Он был лет пяти, маленький, крепенький. Вылез и, набычившись, встал перед матерью.

— А, ты был в малиннике! — с облегчением произнесла она. — Я думала, ты ушел к воде. Туда нельзя, ты ведь помнишь?

Мальчик молчал и не двигался с места.

— Ну хорошо, пойдем домой, — сказала мать чуть мягче, — темно уже. Вон дедушка едет.

Мальчик с хмурым видом медленно, нехотя двинулся к матери. На нем были курточка и брюки из толстой, грубой ткани, явно перешитые из старого мужского костюма.

На дорожке он стал обрывать мохнатые лоскутья хризантем и пригоршнями бросать лепестки на землю.

— Что ты делаешь, перестань! — сказала мать. Мальчик оставил хризантемы, и тогда она, вдруг пожалев его, сломила ветку с тремя-четырьмя бледными цветками и поднесла к лицу. Во дворе женщина хотела было бросить ветку, но рука ее дрогнула, и она воткнула цветы за пояс. Задержавшись у трех ступенек, мать с сыном стали смотреть на шагающих домой шахтеров. Маленький состав надвигался все ближе. Вот паровоз прополз мимо дома и остановился против калитки.

Из паровозной будки высоко над женщиной высунулся машинист, коренастый, низенький, со шкиперской седой бородкой.

— Дашь мне чаю? — спросил он женщину ласково и оживленно.

Это был ее отец. Она сказала, что сейчас заварит, ушла в дом и тут же вернулась.

— Я не был у вас в воскресенье, — начал седобородый машинист.

— А я и не ждала тебя, — сказала дочь. Машинист поморщился, потом спросил все так же ласково и беззаботно:

— Так, стало быть, ты слышала? Ну, и что думаешь?.

— Думаю, что очень уж скоро, — ответила она.

Мужчина с досадой дернул головой, услышав ее сдержанный упрек, потом заговорил просительно, но с затаенной жестокостью:

— А что прикажешь мне делать? Сидеть одному в пустом доме, что за жизнь для мужчины в мои года? И уж раз я снова решил жениться, не все ли равно — раньше я женюсь или позже? Кому какое дело?

Женщина повернулась и ушла в дом, ничего не сказав. Мужчина в будке упрямо нахмурился и стал ждать; вот она появилась, неся чашку чая и хлеб с маслом на тарелке, поднялась по ступенькам и остановилась у подножки шипящего локомотива.

— Бутерброд не обязательно, — сказал отец. — А вот чай. — Он с наслаждением отпил из чашки. — Чай — это отлично. — Он сделал еще несколько глотков, потом сказал:- Слыхал я, Уолтер опять пьет.

— Да разве он когда-нибудь бросал? — с горечью проговорила женщина.

— Он, говорят, похвалялся в «Лорде Нельсоне», что не уйдет, покуда не спустит все до последнего гроша, а было у него целых полфунта.

— Когда это? — спросила женщина.

— В субботу вечером. Я точно знаю, люди не врут.

— Очень на него похоже. — Женщина с горечью засмеялась. — Мне он дает всего двадцать три шиллинга.

— Хорош, ничего не скажешь: тащит все деньги в кабак и напивается как свинья, — проговорил седобородый машинист. Женщина отвернулась. Отец допил чай и протянул ей чашку. — Ну вот, — вздохнул он, вытирая рот. — Теперь и на душе легче.

Он положил руку на рычаг. Паровозик напружинился, запыхтел, и состав с лязганьем покатил к переезду. Женщина снова посмотрела на пути. Темнота уже скрадывала рельсы и стоящие на них товарные платформы; мимо по-прежнему брели понурые серые фигуры. Торопливо стучал подъемник, затихал ненадолго и снова принимался стучать. Элизабет Бейтс несколько минут смотрела на однообразный людской поток, потом вошла в дом. Ее муж все не возвращался.

Маленькая кухня была наполнена светом горящего очага: в жерле тлела горка красных углей. Казалось, вся жизнь комнаты сосредоточена в бледном жарком очаге, в стальной решетке, отражавшей красное пламя. Стол был накрыт, в темноте поблескивали чашки. В дальнем углу, на ступеньке лестницы, ведущей наверх, сидел мальчик и строгал ножом деревяшку. Его почти не было видно в полумраке. Было половина пятого. Ждали только отца, чтобы сесть за стол. Мать глядела, как ее сын, насупясь, строгает деревяшку, и думала, что молчаливость и упорство достались ему от нее, а поглощенность собой и безразличие к другим — от отца. Она неотступно думала о муже. Наверное, он прошел мимо дома, проскользнул незаметно мимо собственной двери и теперь пьянствует в трактире, а обед в ожидании его остыл. Она взглянула на часы, взяла кастрюлю с картофелем и понесла во двор — слить воду. Сад и поля за речкой уже тонули в зыбком мраке. От земли в темноту повалил пар, она выпрямилась с кастрюлей и увидела, что за путями и полем, по дороге, уходящей вдаль по косогору, зажглись желтые фонари. И снова она стала всматриваться в идущих шахтеров, которых становилось все меньше.

Огонь в очаге догорал, темнота на кухне сделалась красноватой. Женщина поставила кастрюлю на плиту, подвинула пудинг поближе к огню. И застыла без движения. Радостно, легко застучали на дорожке быстрые детские шаги. Кто-то начал возиться с дверной ручкой, и в кухню, снимая на ходу пальто, вошла девочка; стянула шапку с затылка на лицо, таща вместе с нею густые пшенично-золотые кудри.

Мать побранила девочку за то, что пришла из школы так поздно: уже зима, темнеет рано, придется вообще не выпускать ее из дому.

— Что ты, мама, совсем светло! Ты вон даже лампу не зажгла, и папы еще нет.

— Да, его нет. А уже без четверти пять. Ты его не видела?

Лицо у девочки стало серьезным. Она грустно посмотрела на мать большими голубыми глазами:

— Нет, мама. А что? Думаешь, он уже поднялся наверх и прошел мимо, в Старый Бринсли? Не может быть, я бы его увидела.

Запах хризантем краткое содержание

Дэвид Герберт Лоуренс

Перевод с английского Ларисы Ильинской

Старенький паровоз с гружеными вагонами — состав номер четыре -приближался со стороны Селстона, дергаясь и лязгая железом. Он появился из-за поворота, угрожающе свистя, точно шел невесть на какой скорости, но его без труда обогнал жеребенок, в испуге выскочивший из зарослей высокой травы, которые все еще слегка золотились в ранних сумерках промозглого дня. Женщина, идущая по шпалам по ветке в Андервуд, отступила к живой изгороди и, отведя корзину в сторону, стала смотреть на надвигающийся локомотив. Вагоны один за другим тяжело прогрохотали мимо, подпрыгивая на стыках, медленные и неуклонные, заперев сиротливо стоящую фигурку в ловушке между мелькающими черными стенами и живой изгородью, затем они покатились дальше, к бесшумно облетающей дубовой роще; из кустов шиповника, что рос вдоль насыпи, выпорхнула стайка птиц, которые клевали там ярко-красные ягоды, и растворилась в сумерках, уже прокравшихся в дубраву. На открытых местах дым паровоза стлался по земле, цепляясь за жухлую траву. Поля лежали голые, заброшенные, болотистый луг возле заросшего камышом пруда опустел — куры, которые весь день гуляли в ольшанике, отправились на ночлег в свой сарайчик из просмоленных досок. За прудом темнел конус верхней части шахты, и в застывшем предвечернем свете кровавые языки пламени лизали его покрытые золой бока. За ним высились сужающиеся кверху кирпичные трубы и черная распорка — копер шахты Бринсли. На фоне неба быстро вращались два вертикальных колеса, судорожно стучали поршни

паровой машины. Шахтеры поднимались на поверхность после смены.

Приблизившись к стрелке, за которой начинали ответвляться подъездные пути с рядами товарных платформ, паровозик засвистел.

Шахтеры брели точно тени, по одному или небольшими группами, расходясь после работы домой. У расчерченного шпалами полотна стоял низкий, приземистый домишко, от шлаковой дорожки к нему вели три ступеньки. Стены дома оплела старая виноградная лоза, ее узловатые ветки тянулись к черепичной крыше будто когти. Мощенный дворик был обсажен пожелтевшими примулами. Длинная полоска сада за домом спускалась к заросшей кустами реке. В саду было несколько чахлых яблонь, еще какие-то деревья с побитыми холодом листьями, грядка лохматой капусты. По сторонам дорожки цвели растрепанные розовые хризантемы, словно брошенные на кусты розовые лоскуты. Из курятника под кровельным картоном, который стоял за домом, вышла, пригнувшись, женщина. Закрыла и заперла замком дверь, отряхнула белый передник и выпрямилась.

Женщина была высокая, красивая, с гордо посаженной головой и черными, тонко очерченными бровями. Гладкие черные волосы разделены ровным пробором. Несколько минут она внимательно всматривалась в идущих вдоль путей шахтеров, потом повернула голову в сторону речки. Лицо у нее было спокойное, застывшее, рот горько сжат. Женщина крикнула:

— Джон!— Никто не отозвался. Она подождала немного, потом спросила громко:— Где ты?

— Здесь,— ответил из кустов угрюмый детский голос.

Женщина нахмурилась, вглядываясь в сумерки.

— Где «здесь»? У воды?— строго спросила она.

Мальчик не ответил, но вылез из малинника, ветки которого торчали вверх точно пучки розг. Он был лет пяти, маленький, крепенький. Вылез и, набычившись, встал перед матерью.

— А, ты был в малиннике!— с облегчением произнесла она.— Я думала, ты ушел к воде. Туда нельзя, ты ведь помнишь?

Мальчик молчал и не двигался с места.

— Ну хорошо, пойдем домой,— сказала мать чуть мягче,— темно уже. Вон дедушка едет.

Мальчик с хмурым видом медленно, нехотя двинулся к матери. На нем были курточка и брюки из толстой, грубой ткани, явно перешитые из старого мужского костюма.

На дорожке он стал обрывать мохнатые лоскутья хризантем и пригоршнями бросать лепестки на землю.

— Что ты делаешь, перестань!— сказала мать. Мальчик оставил хризантемы, и тогда она, вдруг пожалев его, сломила ветку с тремя-четырьмя бледными цветками и поднесла к лицу. Во дворе женщина хотела было бросить ветку, но рука ее дрогнула, и она воткнула цветы за пояс. Задержавшись у трех ступенек, мать с сыном стали смотреть на шагающих домой шахтеров. Маленький состав надвигался все ближе. Вот паровоз прополз мимо дома и остановился против калитки.

Из паровозной будки высоко над женщиной высунулся машинист, коренастый, низенький, со шкиперской седой бородкой.

— Дашь мне чаю?— спросил он женщину ласково и оживленно.

Это был ее отец. Она сказала, что сейчас заварит, ушла в дом и тут же вернулась.

— Я не был у вас в воскресенье,— начал седобородый машинист.

— А я и не ждала тебя,— сказала дочь. Машинист поморщился, потом спросил все так же ласково и беззаботно:

— Так, стало быть, ты слышала? Ну, и что думаешь? . .

— Думаю, что очень уж скоро,— ответила она.

Мужчина с досадой дернул головой, услышав ее сдержанный упрек, потом заговорил просительно, но с затаенной жестокостью:

— А что прикажешь мне делать? Сидеть одному в пустом доме, что за жизнь для мужчины в мои года? И уж раз я снова решил жениться, не все ли равно — раньше я женюсь или позже? Кому какое дело?

Женщина повернулась и ушла в дом, ничего не сказав. Мужчина в будке упрямо нахмурился и стал ждать; вот она появилась, неся чашку чая и хлеб с маслом на тарелке, поднялась по ступенькам и остановилась у подножки шипящего локомотива.

— Бутерброд не обязательно,— сказал отец.— А вот чай . . .— Он с наслаждением отпил из чашки.— Чай — это отлично.— Он сделал еще несколько глотков, потом сказал:— Слыхал я, Уолтер опять пьет.

— Да разве он когда-нибудь бросал?— с горечью проговорила женщина.

— Он, говорят, похвалялся в «Лорде Нельсоне», что не уйдет, покуда не спустит все до последнего гроша, а было у него целых полфунта.

— Когда это?— спросила женщина.

— В субботу вечером. Я точно знаю, люди не врут.

— Очень на него похоже.— Женщина с горечью засмеялась.— Мне он дает всего двадцать три шиллинга.

— Хорош, ничего не скажешь: тащит все деньги в кабак и напивается как свинья,— проговорил седобородый машинист. Женщина отвернулась. Отец допил чай и протянул ей чашку.— Ну вот,— вздохнул он, вытирая рот.— Теперь и на душе легче . . .

Дэвид Лоуренс — Запах хризантем

Дэвид Лоуренс — Запах хризантем краткое содержание

David Herbert Lawrence. Odour of Chrysanthemums.

Перевод с английского Ларисы Ильинской.

Запах хризантем — читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)

Дэвид Герберт Лоуренс

Старенький паровоз с гружеными вагонами — состав номер четыре — приближался со стороны Селстона, дергаясь и лязгая железом. Он появился из-за поворота, угрожающе свистя, точно шел невесть на какой скорости, но его без труда обогнал жеребенок, в испуге выскочивший из зарослей высокой травы, которые все еще слегка золотились в ранних сумерках промозглого дня. Женщина, идущая по шпалам по ветке в Андервуд, отступила к живой изгороди и, отведя корзину в сторону, стала смотреть на надвигающийся локомотив. Вагоны один за другим тяжело прогрохотали мимо, подпрыгивая на стыках, медленные и неуклонные, заперев сиротливо стоящую фигурку в ловушке между мелькающими черными стенами и живой изгородью, затем они покатились дальше, к бесшумно облетающей дубовой роще; из кустов шиповника, что рос вдоль насыпи, выпорхнула стайка птиц, которые клевали там ярко-красные ягоды, и растворилась в сумерках, уже прокравшихся в дубраву. На открытых местах дым паровоза стлался по земле, цепляясь за жухлую траву. Поля лежали голые, заброшенные, болотистый луг возле заросшего камышом пруда опустел — куры, которые весь день гуляли в ольшанике, отправились на ночлег в свой сарайчик из просмоленных досок. За прудом темнел конус верхней части шахты, и в застывшем предвечернем свете кровавые языки пламени лизали его покрытые золой бока. За ним высились сужающиеся кверху кирпичные трубы и черная распорка — копер шахты Бринсли. На фоне неба быстро вращались два вертикальных колеса, судорожно стучали поршни паровой машины. Шахтеры поднимались на поверхность после смены.

Приблизившись к стрелке, за которой начинали ответвляться подъездные пути с рядами товарных платформ, паровозик засвистел.

Шахтеры брели точно тени, по одному или небольшими группами, расходясь после работы домой. У расчерченного шпалами полотна стоял низкий, приземистый домишко, от шлаковой дорожки к нему вели три ступеньки. Стены дома оплела старая виноградная лоза, ее узловатые ветки тянулись к черепичной крыше будто когти. Мощенный дворик был обсажен пожелтевшими примулами. Длинная полоска сада за домом спускалась к заросшей кустами реке. В саду было несколько чахлых яблонь, еще какие-то деревья с побитыми холодом листьями, грядка лохматой капусты. По сторонам дорожки цвели растрепанные розовые хризантемы, словно брошенные на кусты розовые лоскуты. Из курятника под кровельным картоном, который стоял за домом, вышла, пригнувшись, женщина. Закрыла и заперла замком дверь, отряхнула белый передник и выпрямилась.

Женщина была высокая, красивая, с гордо посаженной головой и черными, тонко очерченными бровями. Гладкие черные волосы разделены ровным пробором. Несколько минут она внимательно всматривалась в идущих вдоль путей шахтеров, потом повернула голову в сторону речки. Лицо у нее было спокойное, застывшее, рот горько сжат. Женщина крикнула:

— Джон! — Никто не отозвался. Она подождала немного, потом спросила громко:- Где ты?

— Здесь, — ответил из кустов угрюмый детский голос.

Женщина нахмурилась, вглядываясь в сумерки.

— Где «здесь»? У воды? — строго спросила она.

Мальчик не ответил, но вылез из малинника, ветки которого торчали вверх точно пучки розг. Он был лет пяти, маленький, крепенький. Вылез и, набычившись, встал перед матерью.

— А, ты был в малиннике! — с облегчением произнесла она. — Я думала, ты ушел к воде. Туда нельзя, ты ведь помнишь?

Мальчик молчал и не двигался с места.

— Ну хорошо, пойдем домой, — сказала мать чуть мягче, — темно уже. Вон дедушка едет.

Мальчик с хмурым видом медленно, нехотя двинулся к матери. На нем были курточка и брюки из толстой, грубой ткани, явно перешитые из старого мужского костюма.

На дорожке он стал обрывать мохнатые лоскутья хризантем и пригоршнями бросать лепестки на землю.

— Что ты делаешь, перестань! — сказала мать. Мальчик оставил хризантемы, и тогда она, вдруг пожалев его, сломила ветку с тремя-четырьмя бледными цветками и поднесла к лицу. Во дворе женщина хотела было бросить ветку, но рука ее дрогнула, и она воткнула цветы за пояс. Задержавшись у трех ступенек, мать с сыном стали смотреть на шагающих домой шахтеров. Маленький состав надвигался все ближе. Вот паровоз прополз мимо дома и остановился против калитки.

Из паровозной будки высоко над женщиной высунулся машинист, коренастый, низенький, со шкиперской седой бородкой.

— Дашь мне чаю? — спросил он женщину ласково и оживленно.

Это был ее отец. Она сказала, что сейчас заварит, ушла в дом и тут же вернулась.

— Я не был у вас в воскресенье, — начал седобородый машинист.

— А я и не ждала тебя, — сказала дочь. Машинист поморщился, потом спросил все так же ласково и беззаботно:

— Так, стало быть, ты слышала? Ну, и что думаешь?.

— Думаю, что очень уж скоро, — ответила она.

Мужчина с досадой дернул головой, услышав ее сдержанный упрек, потом заговорил просительно, но с затаенной жестокостью:

— А что прикажешь мне делать? Сидеть одному в пустом доме, что за жизнь для мужчины в мои года? И уж раз я снова решил жениться, не все ли равно — раньше я женюсь или позже? Кому какое дело?

Женщина повернулась и ушла в дом, ничего не сказав. Мужчина в будке упрямо нахмурился и стал ждать; вот она появилась, неся чашку чая и хлеб с маслом на тарелке, поднялась по ступенькам и остановилась у подножки шипящего локомотива.

— Бутерброд не обязательно, — сказал отец. — А вот чай. — Он с наслаждением отпил из чашки. — Чай — это отлично. — Он сделал еще несколько глотков, потом сказал:- Слыхал я, Уолтер опять пьет.

— Да разве он когда-нибудь бросал? — с горечью проговорила женщина.

— Он, говорят, похвалялся в «Лорде Нельсоне», что не уйдет, покуда не спустит все до последнего гроша, а было у него целых полфунта.

— Когда это? — спросила женщина.

— В субботу вечером. Я точно знаю, люди не врут.

— Очень на него похоже. — Женщина с горечью засмеялась. — Мне он дает всего двадцать три шиллинга.

— Хорош, ничего не скажешь: тащит все деньги в кабак и напивается как свинья, — проговорил седобородый машинист. Женщина отвернулась. Отец допил чай и протянул ей чашку. — Ну вот, — вздохнул он, вытирая рот. — Теперь и на душе легче.

Он положил руку на рычаг. Паровозик напружинился, запыхтел, и состав с лязганьем покатил к переезду. Женщина снова посмотрела на пути. Темнота уже скрадывала рельсы и стоящие на них товарные платформы; мимо по-прежнему брели понурые серые фигуры. Торопливо стучал подъемник, затихал ненадолго и снова принимался стучать. Элизабет Бейтс несколько минут смотрела на однообразный людской поток, потом вошла в дом. Ее муж все не возвращался.

Русское поле

Содружество литературных проектов

Нелли ЧЕРЕПЕНИНА. Хризантемы как символ гибели и возрождения души

Дэвид Герберт Лоуренс – один из наиболее значительных английских писателей ХХ в., автор произведений, жанр которых вобрал в себя элементы мифологии, размышления в духе Фрейда и изображение интимных переживаний, которые современники писателя считали непристойными.

/99/

Характерная особенность произведений Лоуренса состоит в том, что в них присутствуют два начала: одно связано с правдивым воспроизведением бытовой стороны жизни героев, второе – с передачей свойственных им порывов, таящихся в глубинах подсознания и неподдающихся анализу разума страстей и импульсов.

Статья посвящена анализу раннего рассказа Д.Г. Лоуренса «Запах хризантем», входящего в сборник рассказов «Прусский офицер». Рассказ во многом автобиографичен. Отец Лоуренса был шахтёром, любил свою работу, но единственной отрадой углекопа была пивная. Совершенно иной была мать Лоуренса, образованная, женщина с «тонкой духовной организацией» [2, с. 77]. Происхождение и социальный статус родителей писателя не могли не отразиться на их взаимоотношениях: они часто ссорились, хотя и обручились по любви.

В центре повествования – шахтёрская тема, развитие которой прослеживается в «нескольких произведениях разных жанров» (роман «Сыновья и любовники», пьесы «В ночь на пятницу», «Вдовство миссис Холройд», стихотворение «Жена шахтёра») [2, с. 88]. Уже в самом названии рассказа присутствует что-то печальное. Хризантема – это символ смерти, скорби и одиночества. Издревле во многих европейских странах хризантемы считались (в отличие от Китая и Японии, где хризантема и солнце – неразделимые понятия, символ долголетия) кладбищенскими цветами. Из них составляли букеты для похорон. Эти цветы в произведении Лоуренса служат основой для обозначения через называние предмета реальной действительности эмотивной доминанты трагического.

В центре рассказа «Запах хризантем» эпизод из жизни шахтёрской семьи, где её глава, углекоп Уолтер, занят тяжёлой работой. Человек малообразованный, он единственное утешение от изнурительного труда находит в пабе.

Жена Уолтера Элизабет Бейтс изо дня в день ждёт мужа после работы и боится того, что он снова пройдёт мимо дома, завернёт в кабак и, как всегда, «пропьёт» последние деньги. Отчаяние Элизабет маркировано лексемами с отрицательной коннотацией (кабак, свинья, грязный, пьяный, загулял, напиваться, ввалится) и следующими синтаксическими конструкциями:

…он не придёт его приведут;

…будет сидеть в кабаке. Ввалится весь грязный, в угольной пыли;

…на прошлой неделе два раза пришел пьяный, сегодня опять загулял; …тащит все деньги в кабак и напивается, как свинья [2, с. 434].

Кажется, что вся жизнь Элизабет посвящена этому острому чувству ожидания возвращения мужа домой. Но в этот вечер её тревожит смутное предчувствие чего-то неизбежного, ожидание трагедии. И это чувство её не подводит:

/100/

…она вздрогнула , и здесь страх, который гнал её, начал отступать. Почему она вообразила, что с ним случилось несчастье? …тревога всколыхнулась в комнате , и снова кровь застыла у неё в жилах, она прижала руку к сердцу… [3].

На протяжении всего рассказа Лоуренс мастерски передаёт психологическое состояние героини, её бесконечную усталость от жизни, постоянное одиночество. Женщина страдает от беспробудного пьянства Уолтера, от нищеты, которая её угнетает. Чувства злости и обиды на мужа терзают её душу:

Какое издевательство — даже обедать домой не пришёл! Пусть всё сгорит, мне безразлично. Я приготовила обед, сижу жду его, а он мимо собственного дома в кабак! [3].

Всю жизнь героиню сопровождают хризантемы, символизирующие роковое стечение обстоятельств её жизни.

А я не люблю,- сказала она.- У меня всю жизнь хризантемы — и на свадьбе, и когда ты родилась; и даже когда его в первый раз принесли домой пьяным, в петлице у него была рыжая хризантема» [3].

Когда дочь просит понюхать цветок, Элизабет не даёт Анни даже ощутить запах хризантем, как бы уберегая своё дитя от мрачного, печального будущего, чтобы та не познала горя и безысходности жизни своей матери: «Дай мне понюхать!» – Отстань, дурочка.

Когда в дом заносили мёртвого Уолтера, «один из шахтёров опрокинул вазу с хризантемами». Это стало своеобразным символом освобождения Элизабет от угнетающего её одиночества. Узнав о смерти мужа, женщина сохраняет холоднокровие, она не оплакивает его, не сожалеет о его кончине, в отличие от убитой отчаянием матери Уолтера, которая и в своём горе находит место для ревности (Старуха мать произнесла ревниво: — Дай я буду вытирать!»). Мать Уолтера беспокоит не тот факт, что сына её нет в живых, не судьба её внуков и Элизабет, она задаётся вопросом лишь о том, успел ли он покаяться и, убедившись, что успел, судя по его спокойному выражению лица, успокаивается.

Приоритет личного перед общественным, сосредоточенность на внутреннем мире человека нам показывает эпизод, в котором обе женщины совершают обряд прощания с умершим. У Элизабет «слёз не было, душа молчала» [3]; она не могла заплакать, как это полагается в подобных ситуациях, «как полагалось по понятиям свекрови». Героиня беспокоится только о том, чтобы дети ничего не узнали. Мы видим, что ни о какой любви и сердечной привязанности к мужу речи быть не может.

Глядя на бездыханное тело мужа, женщина начинает осознавать, что не только она была одинока, но и её муж тоже, просто она совсем не знала его:

/101/

Она поняла, что не знает его. перед ней лежал чужой, отъединённый от неё человек, к которому она пыталась пробиться, но не могла. Он отвергал её [3].

Несмотря на то что у Элизабет есть семья и она окружена людьми, женщина чувствует себя несчастной.

«Так, значит, вот в чём истина – в предельном, непроницаемом одиночестве…», — решает Элизабет [3].

У неё не было взаимопонимания с мужем, так как «он был с самого начала сам по себе, он жил отдельной от неё жизнью». Осознавая, что муж ушёл навсегда, Элизабет Бейтс начинает ощущать себя свободной, живой. Хризантемы уже не символизируют смерть; они ушли из жизни женщины с гибелью мужа.

Лоуренс воспринимает «всё окружающее в антиномиях, в противостоянии» [2, с. 88]: жизнь-смерть (Уолтер умер, Элизабет «чувствовала, что сама – жива, она по доброй воле покорилась жизни» [3]); небо-земля, вода-огонь, чувство-разум, мужчина-женщина. Представляется верным суждение о том, что Лоуренс «ушёл от канонического ‘морального суда’ над героями» [2, с. 118]. Это должен сделать читатель.

Трагизм рассказа заключается не в смерти несчастного углекопа Уолтера, а в том, что два человека, ведомые исключительно страстью, создали семейный союз, не подкреплённый истинной любовью, пониманием и заботой, и из-за этого оба страдали, обрекая на страдание близких им людей. Муж и жена были чужими друг другу, их брак ограничивался только рамками быта, им же и был подкреплён. Два человека так и не смогли принять друг друга, стать друг другу родными.

Иллюзию семейного союза разрушила неожиданная смерть Уолтера, она же открыла глаза Элизабет. И, как ни странно, стала для неё облегчением. Человек умер, но ни у кого нет к нему жалости, как нет и положительной дидактики рассказа.

Лоуренс-модернист показал абсурд и хаос окружающей действительности через разобщённость людей, для которых христианские ценности семьи и брака не являются нравственным законом семейной жизни.

1. Гончаренко Э.П. Модернизация автобиографизма в творчестве Д.Г. Лоуренса (рассказ «Запах хризантем») // Англістика та американістика. – Дніпропетровськ: Вид-во ДНУ, 2005. Вып. 2. – С. 115–118.
2. Дудова Л.В. Модернизм в зарубежной литературе. – М.: Наука, 1998. – С. 76–89.
3. http://lib.ru/INPROZ/CHATER/r_hrizantemy.txt

/102/

Черепенина Н. Хризантемы как символ гибели и возрождения души. // Слово и текст: теория и практика коммуникации: сборник научно- методически статей / под общ. ред. О.В. Четвериковой. – Вып. 2. – Армавир: РИО АГПА, 2014. – С. 99 – 102. (200 экз.).

Электронная версия статьи максимально приближена к тексту-источнику. Номера страниц обозначены знаками /99/, /100/, /101/ и /102/ соответственно. Ответственный за достоверность – В.А. Педченко.

Статья написана студенткой 4 курса филологического факультета Армавирской государственной педагогической академии (АГПА) Нелли Черепениной под руководством кандидата филологических наук, доцента кафедры отечественной филологии и журналистики АГПА Галины Анатольевны Козловой.

Материал для публикации любезно предоставлен доктором филологических наук, доцентом кафедры отечественной филологии и журналистики АГПА Ольгой Владимировной Четвериковой.

Источники:

http://nice-books.ru/books/proza/klassicheskaja-proza/136904-devid-lourens-zapah-hrizantem.html
http://www.litmir.me/br/?b=49335&p=1
http://libking.ru/books/prose-/prose-classic/270413-devid-lourens-zapah-hrizantem.html
http://suzhdenia.ruspole.info/node/5300